УСТА КАРО И ГЮМРИЙСКИЕ КУПЦЫ

Главы из романа “Уста Каро”

Уста Каро вошел к себе в горницу.
Вошел, снял чуху, повесил на стену и сел на свое постоянное место — по пра­вую руку от бухари. Это место и большую красную подушку он уступал только особо почетным гостям.
Он прикурил от тихого огня и облокотился на подушку. В его бухари всегда ды­мился кизяк, денно и нощно, двенадцать месяцев в году - дым очага никогда не должен был исчезать, даже при его отлучках. "Дым очага моего всегда должен с об­лаками гулять", - говорил Уста, и его желание свято исполнялось.
Уста курил и думал о том, как навестить завтра любезных ему кумушек. Заду­мался, положил голову на подушку и не заметил, как задремал.
Вечером, только начался колокольный трезвон, в горницу вошел друг Уста Кард Пилос, по прозвищу Чавуш - в руках самовар, из самовара пар валит. Подвинул стол, вынул из поставца чайную посуду. От звона стаканов Уста проснулся, пошел умылся и сел чаевничать.
- Чавуш джан, по сравнению с прошлыми днями я нынче себя чувствую, что твой евангелист Марк.
- У кого какое сердце - столько тому бог и отпускает, - сказал Пилос и стал раз­ливать чай.
Пришел Воскан, а с ним гюмрийские купцы, те, что пшеницей торгуют.
- Вечер добрый, - сказали они.
- Добро пожаловать, садитесь, гостями будете, - ответил Уста и показал им, где сесть. Гюмрийцев было четверо, и Уста краем глаза оглядел каждого.
- Это наш Уста Каро, а это братец Пилос, - сказал Воскан. - Прошу быть зна­комыми.
Подошли, поздоровались за руку.
- Добро пожаловать, - повторил Уста и, немного погодя, добавил: -Попейте, братцы, чайку, - и сам прихватил красным платком стакан и, тихо пофыркивая, на­чал пить.
- Ну, что новенького в Гюмри? Мы тут, сидя в деревне, ничегошеньки не знаем.
- Живы-здоровы, а больше ничего такого особенного нет, - ответил одни из го­рожан, седоватый.
- Богатеют мало, беднеют много, - сказал другой. Пилос расставил стаканы перед Восканом и гостями.
- А что вообще на свете творится? - спросил Уста.
- Пишут в газетах, будто осенью конец света наступит, мир разрушится. Кое-кто очень этого боится.
- Разрушится? А разрушитель кто? - засмеялся Уста. - Какую чушь ни услы­шишь- всегда из города идет: очень уж глупые веши говорят очень ученые люди.
- Не знаю, так в газетах пишут, а мне самому не понять, - оправдывался гюм-риец.
- Газеты пишут такие же люди, как мы с вами, грешные, это ведь не священное писание, не слово божие, верить не обязательно.
- Отчего же, Уста? И такое может случится, ведь про конец света и в писании сказано, - заметил один из гюмрийцев.
Услышав о писании, Уста не растерялся и, глядя собеседнику прямо в глаза, уверенно сказал:
- Это дело другое. Там речь о страшном суде. А вот то, что в газетах пишут, ни­как у меня в голове не укладывается. Стоял мир, стоит и будет стоять - это же не птичье гнездо, легко не разоришь. И вот еще что, - добавил он с улыбкой, - пока бабы есть, мир не исчезнет.
- Кто же умному слову поперек молвит? — с веселым смехом сказал один ич купцов. Остальные поддакивали ему. Уста был польщен.
- Пилос джан, — сказал он, - налей-ка еще по стаканчику. Больно уж хорош се­годня чай.
- Это оттого, что ты выпивши, - вставил Воскан.
- Что, Уста, гулял вчера? - с любопытством спросил один из гюмрийцев, крас­ноносый, видимо, не дурак выпить. В вопросе его сквозило удивление; как это, когда он здесь, где-то пировали, а его не пригласили?
- В Багране гуляли, да еще как - в холодке, на берегу! Я выпил пять чаш вина, коли не больше, да в водки впридачу.
- Видать, бахвал этот Уста, - зашушукались купцы.
- Разве под силу человеку пять чаш выпить?-удивленно спросил один из гюм­рийцев.
- Смотря какому человеку, - отрезал Уста и взял четвертый стакан. - Эх, и по­гулял же я вчера, что твой султан Мурад! - воскликнул он и достал часы. - Как раз и эту пору, ровно в девять.
- Как! - ахнул один из гюмрийцев. - То есть как это - в девять? Сейчас на тво­их девять. Уста?
- А по-твоему сколько? - спросил Уста.
  - На моих - около семи. А на твоих, Гевор, а на твоих, Онес?
- Что это значит - около? - усмехнулся Уста. Гевор и Онес посмотрели на свои часы.
- И на наших без малого семь. Так оно и должно быть, солнце ведь еще не село.
- Уста джан, часы твои сильно забегают вперед, совсем, как огненный конь. Гели и дальше будешь по ним жить, то не успеет весна пройти, как ты среди зимы окажешься,-тихо, но насмешливо сказал гюмриец, первый начавший разговор.
Хотя Уста и пришлось по душе сравнение с огненным конем, но в целом ска­занное задело его за живое - он понял скрытую насмешку и сразу почувствовал неприязнь к гюмрийцам.
- А чем плохи мои часы? Таких, почитай, во всем мире нет. Или я виноват, что наши часы отстают на семь лет, как и вы сами?
Сказав это, Уста вынул из-за кушака кисет, мигом скрутил цигарку и затем с яв­ной враждебностью перебросил кисет через головы гюмрийцев на колени Воскану, чтобы и он закурил. Гости сделали вид, что не заметили его обидного обращения.
- Ладно, дай-ка посмотрим твои часы - может, это антик какой, - сказал стар­ший гюмриец и протянул руку.
Уста дал ему часы и гюмриец начал внимательно осматривать их. Это были часы фирмы '"Османли", с выпуклой серебряной крышкой, толстой и грубой, с арабскими цифрами на циферблате. Они громко тикали. Уста ждал приговора, за­таив дыхание.
-Уста джан, в твоих часах табак бы держать! Эти непочтительные слова вывели Уста из себя. Он помолчал, пока гнев за­кипел  нем все сильнее, потом сдвинул брови, выпучил глаза и, дав себе волю, закричал:
Да что вы, гюмрийские, вообще понимаете? Шаг из вашего города ступите, и готово - куриная слепота! Уж вам ли отличить, что хорошо, а что плохо? Большой стакан водки от маленького еще худо-бедно отличите, а что до остального - как бы не гак, держи карман!
- По-твоему, мы и часов сроду не видали? А эти-то у тебя откуда?
- Мои-то? Прежде они принадлежали одному важному эрзерумскому чиновни­ку.     Знаменитый атаман Палабех Надо, тот, что в Васене живет, убил его и снял с него часы. А чиновнику их подарил эрзерумский вали. Пять лет назад я встретил Надо в Карее, и он подарил мне эти часы, а я в его честь закатил знатный пир. Ка­кой тут разговор, часы мои - антик. Понес я их к одному известному часовщику, показал. Пилос при этом был, он соврать не даст...
Пилос в подтверждение молча кивнул.
- А часовщик мне и сказал: часы твои на вид простые, но вторых таких не сы­щешь. Каждому камню в них, говорит, цены нет, и сносу они не знают, и пока ты жив, носить их в починку будет незачем. И добавил: такие часы, дескать, даже отец сыну за двадцать туманов не уступит... Чего они только со мною за пять лет не повидали! Много раз покупал я другие часы и сдавал, но таких не попадалось. В тот же год, как заменил их, поехал я в Эчмиадзин, гляжу - а они идут тик в тик с колоколами кафе­дрального собора! Так в тик с часами всех великих людей - Хримяна Айрика и епи­скопов! Приехали из Ани важные ученые -так часы мои с их часами тик в тик идут! Одним словом, коротко говоря, они идут тик в тик с часами самого бога, то бишь с солнцем, со звездами, с луной, с петухами, - как в аптеке! Теперь попятно?
Уста вдохновенно закончил похвальное слово своим часам и победно посмо­трел на гюмрийцев, а у тех глаза весело блестели, и все они давились от смеха.
- Всякое на свете бывает, Уста джан, поэтому поверим и в твои чудо-часы... Но возьми-ка ты их, голубчик, не дай бог с ними чего не случилось, а то нас винить будешь, - примирительно сказал старший гюмриец и бережно положил часы пе­ред хозяином.
Уста взял часы, прикрепил их к цепочке и засунул в нагрудный карман.
Об этих часах, как и об их владельце, шла слава по всей округе. Многие из села в село посылали через кого-нибудь свои часы, чтобы сверить их с часами Уста Каро, а сам он нигде и никогда не сверял их ни с какими другими часами. Он заво­дил часы аккуратно, когда, по его мнению, наступал полдень и стрелки сходились.    Он до того в них верил, что вера эта заразила многих в округе. Так, пока в Шираке был полдень, они уже показывали два, то есть послеобеденное время. Солнце для них всходило и заходило двумя часами раньше.
...Чтобы успокоить хозяина, все помолчали, пока не настала пора накрывать на стол к ужину. Уста закатал рукава архалука, расстелил на коленях красный плиток и, забыв недавний спор, с улыбкой обратился к гостям:
- Прошу, братцы, откушать, чем бог послал. Налил в стакан водки, выпил и сказал:
- Сперва сам выпил, чтоб не подумали, будто в ней отрава.
Стакан, наполняясь и опустошаясь, обошел по кругу и снова попал в руки Уста.    Уста опять налил, и стакан опять обошел гостей. Во время ужина старший купец спросил:
- Уста, позволишь задать вопрос?
- Давай, — ответил Уста.
- Можно узнать, ты какого ремесла мастер?
- Я-то? Я много ремесел знаю. Вот этот дом - моих рук дело. Я тебе и пруд вы­рою, и воду проведу, плотину построю; могу сделать соху, телегу, да мало ли что еще! Было бы кому заказывать, а я на все руки мастер.
- Прости за нескромный вопрос, - заговорил красноносый, не отводя глаз от бутылки с водкой, — а коли будет кому заказывать, то построил бы ты такой мост, как в Ани, без быков, чтоб одна опора была на одном берегу, а другая - на другом?
  Мастер понял, что над ним издеваются. "Это у гюмрийских дело обычное, но я им спуску не дам", — мысленно решил он и спокойно сказал:
- Хоть семь таких мостов! Я много таких строил. Один из гюмрийцев незаметно шепнул на ухо товарищу:
- Вот бахвал! Давай-ка малость над ним потешимся. И вслух спросил:
- А можешь ли ты, Уста, вырыть такую яму, чтобы в нее вместился хлеб со все­го Нахичевана?
- Дело мастера боится, — запальчиво, готовый повздорить, отвечал Каро. — Та­кую яму вырою, что весь ваш Помри в ней поместится - и живые, и покойники, и лавки, и все ваши сорок поколений, да так в ней до второго пришествия и останутся.
- Что ж, богатырю это под силу. Но скажи, Уста, приходилось тебе когда-нибудь рыть такую яму?
- Сколько раз! - отрезал Уста.
- А когда ты рыл, что из земли выходило? - спросил четвертый гюмриец. Пока Воскан хотел вмешаться и прекратить неприятный разговор, а Пилос вол­новался до того, что еле мог усидеть на месте, Уста потерял терпение и выпалил:
- Вода! Горячая-прегорячая, до того горячая, что все ваши гюмрийские девки да молодухи могли бы в ней купаться вместо бани...
- Ну, уж ты и загнул! - перебил красноносый, глубоко оскорбленный за семей­ную честь своих земляков.
- Загнул? Да таких, как ты, я и в бараний рог согну! - грозно сказал Уста.
- Уста, помолчи-ка малость, а то больно страшно, язык твой - что меч... 'Гут-то гром и грянул...
- А ну, заткнитесь, гюмрийцы пустобрехи, валандаетесь по селам, наживаетесь, да еще вам что-то не по нраву? Сколько таких, как вы, я вокруг пальца обводил! Им над кем смеетесь? И вас-то за людей считают? Да кто вас, прощелыг гюмрийских, не знает? Не вы ли, голодранцы несчастные, играете на могильной плите в шаш­ки, а зимой, на крыше пекарни - в хумар?1 Не вы ли, богохульники, десять фунтом за пуд продаете, не у вас ли горшок тяжелее масла, не вы ли обвешивать мастаки?
- Ладно, ладно, Уста-джан, не обижайся, - умолял Воскан, - эти люди чужие, они тебя не знают, не знают, что ты за человек.
- Я могу за себя постоять, так чего ради мне терпеть их поношения? Ячело­век умный, бывалый, не им чета! А у них жены ходят в церковь да богородице мо­лятся, чтобы муженьков их поскорее прибрала-до того у них рыла страшенные...
Между тем Воскан толкал ногою под столом гостей, глазами и бровями давая им понять, чтоб они молчали, — и они замолчали, уныло дожевывая оставшиеся во рту куски.
- Уста-джан, Уста-джан, ты уж прости их, сегодня они наши гости, прости их и доме своем, будь великодушным...
Но чем больше Воскан и Пилос уламывали Уста, тем сильнее он распалялся:
- Ну, коли мне не сердиться, так кому же сердиться? То им часы мои не нра­вятся, то работу мою высмеивают. Тьфу на того, кто вас за людей считает... Братец Воскан, хочешь — обижайся, хочешь — нет, а я с ними хлеб-соль делить не стану, да и ты, не будь ты таким желторотым, знал бы цену людям. И дом мой... Господи спаси, что я хотел сказать...
Ну и Уста Каро! Сорвался вдруг с места и, вконец рассерженный, метнулся к выходу.
  Пилос заступил ему дорогу. Все были смущены.
- Уста-джан, брат мой старший, наверху - бог, внизу - ты. Вспомни хлеб-соль, что делил с братом Восканом.
Так молил Пилос, стоя в дверях.
-Пусти меня! Уйдем отсюда, в пустыне дом себе построим, там жить будем...
- Ой, Каро-джан, умереть мне за твою душу, стало быть, нет у тебя ко мне ни капельки уважения? Ты лучше меня живьем в землю закопай... Да куда же ты? Сколько лет делили мы хлеб-соль, а теперь все побоку? Да что ты делаешь?
Говоря это, Воскан кинулся ему на шею, поцеловал и зашептал на ухо:
- Эх, стоит ли ради этих паршивцев кровь себе портить? Да им грош цена ! Нет, право, я тебя таким не видал.
Глаза Уста Каро наполнились слезами, он остановился, гнев его утих, а гюм­рийцы подошли по одному и, опустив головы, протянули ему руки.
  - Уста, ради бога, помиримся. I    Хумар - азартная игра.
Гнев прошел.
-Я ни смиряться, ни притворяться не умею, а безобразий не терплю. Ладно уж, помиримся, но пусть это будет в последний раз. А то ведь я крепкий орешек - нам не по зубам...
Уста подал всем руки и сел на свое место.
- Не надо обижаться, Уста-джан, у большого человека - большое сердце, а эти
люди не знают, с кем шутят.
 - А теперь пусть знают, что я за человек, и, коли будут где собой хвалиться, пу­скай И про меня не забудут...
Гости молча сидели у стены и курили, ни у кого не поворачивался язык сказать хоть одно слово; тягостное, гнетущее молчание висело по всем углам. Немного погодя, Уста встал, надел чуху, а после снял со стены чонгур1.
- Доброй вам ночи, не обессудьте, - сказал он гостям и, направляясь к двери,
шепнул Воскану:
- Пойду на гумно, что-то нехорошо у меня на душе. Пилос тенью последовал за ним.
Мастер пришел на гумно, сел поддерево, Пилос-рядом. На сердце у Уста Каро щемило, и он, чтобы успокоиться, заиграл на чонгуре. В тишине ясной весенней ночи слышались нежные звуки чонгура и задушевньй голос Пилоса:
Что заработал - проживай,

  Венеция, 1922
Перевод В. Рогова

Произведения | Начало страницы