Стихотворения| Поэмы | Легенды и баллады | Стихотворения в прозе
Басни | Сказки | Легенды и предания | Главы из романа "Уста Каро"| Рассказы

1 2


СМЫСЛ СЧАСТЬЯ


Старый дервиш с опаленным от зноя лицом добрел до египетской пустыни, чтобы спросить у великого Сфинкса - в чем тайна счастья.
В желтом безмолвии пустыни восседал древний Сфинкс - безмятежный и не­подвижный; его немигающие глаза из глубин времен устремлялись в таинствен­ную даль.
Подошел дервиш к Сфинксу, воткнул свой длинный тростниковый посох в жгу­чий песок и застыл перед прорицателем пустыни, как изваяние; умудренный взор из-под нависших бровей вперил он в глаза Сфинксу и молвил:
— Обошел я все концы необъятного мира; во всех концах необъятного мира я во­прошал, что такое счастье, в чем его смысл?.. И остался без ответа.
Иду я теперь прямо со скалистой вершины заветного Синая, где Моисею запо­веди были даны; вопрошал я с безмолвной вершины... И остался без ответа.
Поднимался я к верховьям Нила, тернии кровавили ноги мне, и солнце жгло се­довласое темя мое; и дошел я до врат твоих. Отверзи же уста свои, навеки сомкну­тые для слуха мира, и все, что ты видел своим мудрым, своим безмятежным взором в глубине веков, поведай, ответствуй, вопрошаю я: в чем счастье человеческой жизни?
Человек от колыбели и до могилы с необоримой надеждой стремится к сча­стью, сам не ведая, однако, что такое оно. Изреки, ответствуй, и я буду обходить хи­жины, обходить дворцы; от юга до севера и от востока до запада громко буду возве­щать твое откровение о смысле счастья...
И безмолвие, нарушенное речью старого дервиша, вновь уплотнилось над про­сторами пустыни, и древний Сфинкс снова, по-прежнему не мигая, устремлялся взором в безбрежную даль. Пролетели дни, пролетели ночи, а дервиш, не зная сна, не зная устали, как изваяние, стоял перед Сфинксом, напряженно ожидая ответа. Ответа не было.
И когда миновали дни и ночи, дервиш снова принялся вопрошать, а когда он умолк, безмолвие великой пустыни снова сгустилось и отяжелело.
С развевающимися на ветру седины, вновь и вновь вопрошал дервиш, и моля­щий голос его, казалось, исторгался из груди всего человечества.
И когда дервиш умолк, Сфинкс уперся взором в глаза дервишу, и вот шевельну­лись вечно безмолвные уста, и голосом пустыни Сфинкс изрек:
— О человек, порождение крови и раб страстей, твоя безумная душа неутоми­мо жаждет вечных тревог. Ты не в силах постигнуть смысл счастья; твое разумное естество несоизмеримо с собственными стремлениями; и ни одна цель не стоит того, чтоб пытаться достичь ее.
Однако после моего ответа тебе я навеки умолкаю; иди и отныне не смущай мой безмятежный покой; ступай возвести всему миру - югу и северу, востоку и западу - смысл счастья: "Не чувствовать, не размышлять, не желать, только каме­неть, каменеть, каменеть!.."
И снова сомкнулись уста древнего Сфинкса. Навеки безмятежно и спокойно устремил он свои неподвижные глаза в беспредельную даль и погрузился в море покоя.
И необъятное молчание пустыни снова сгустилось и отяжелело.

    


Тифлис, 1910

Перевод Я. Хачатрянца

Содержание | Начало страницы


ВЕЛИКАЯ ИСТИНА


Жил некогда очень богатый человек. Этот богач решил выстроить большое зда­ние и для задуманной цели нанял много мастеров и рабочих. Чуть свет подымался на ноги, спешил на стройку, чтоб следить за работой, и только вечером, после отбоя, возвращался домой.
  Добросовестно трудились и мастера, и рабочие, с каждым днем все выше под­нималось здание. Однако богачу казалось, что дело вяло продвигается вперед, зда­ние строится медленно. День ему казался коротким, намного короче, чем обычно: только рассвело, а уже, гляди, полдень, а там раздается вечерний звон колоколов, и солнце спешно клонится к закату.
 Ужасно! Можно сказать, еще и не приступали к работе, а уже настал проклятый час выплаты денег рабочим. Что значит это? Не заговор ли против него? Ведь цер­ковь, словно нарочно, утром медлит со звоном колоколов, а вечером спешит, о, как спешит! А солнце? Оно, конечно, неподкупно, но почему же торопится скорей свер­шить свой путь небесный с востока на запад? Негодует богач, отдает строгие при­казы работать энергичней, расторопней, не зевать и не лениться. Гром и молнии сы­плет на головы рабочим, грозится лишить дневного заработка, уволить с работы...
  Неукоснительно выполняются его распоряжения, но богачу по-прежнему ка­жется, что дело не спорится, здание медленно растет; а тут и вечер, как назло, на­ступает, и он опять скрепя сердце вынимает кошель и, сочтя предпринятое им дело, бессмысленным, а потраченные деньги брошенными на ветер, отстегивает днев­ной заработок рабочим.

     Прошли годы, случилось так, что город, в котором жил этот богач, захвати-пн враги. Огню и мечу предали они его, ограбили горожан до нитки, разорили и все имущество богача, большую часть населения вырезали, часть угнали в плен, и только горстке удалось спастись бегством.
Разоренный и нищий, бывший богач перебрался в другую страну, в тихий бо­гатый город.
И здесь, чтоб прокормить семью, нанялся рабочим на стройку большого зда­ния. С восходом солнца подымался на работу, с заходом, после отбоя, шел на от­дых. О, каким длинным казался ему день, каким тяжелым и мучительным! А время точно остановилось, не идет вперед - и все! Как давно рассвело, а полдень не на­стает, хоть солнце уже жжет нещадно спину. Как он устал, как выбился из сил, му­чают голод и жажда, ноги подкашиваются, а день еще весь впереди. И конечно же, прямо на глазах, не по дням, а по часам, растет здание.
Когда, когда же прозвучит вечерний звон, чтоб получить положенные деньги и    натруженным ногам дать отдых?
Не заговор ли против него? Утром словно раньше времени звонят колокола, а вечером позже положенного возвещают о вечерне! А солнце? Оно, конечно, непод
купно, но зачем ползет, как черепаха, не торопится пройти свой путь небесный с востока на запад?

   Однажды, обессиленный, усталый, он свалился на землю и услышал над голо­вой крики и брань бессердечного хозяина. Вот тогда только и понял бывший богач, как черствы и злы повелители и хозяева, как горька судьба труженика, подневоль­ного; только тогда почувствовал он всем своим существом ту великую истину, ко­торую никогда не постигнуть хозяевам жизни, никогда не понять богачам.   


Ереван, 1938

Перевод А. Макинцян

 

Содержание | Начало страницы


ВЕРБЛЮД АХМЕДА


Шел Ахмед через пустыню в город. А с ним - пять верблюдов.
Было очень знойно, было очень пустынно, но, к счастью, на пути попался род­ник. Настоящий родник - с пальмами и прохладной тенью. Тут и расположился Ахмед с верблюдами. Напился сам воды, напоил верблюдов и улегся в тени, чтобы поспать немного в этот жаркий полдень.
Может быть, Ахмед спал чуть дольше, чем предполагал: проснулся он, когда повеяло прохладой. Быстро поднялся, пересчитал верблюдов и - о, ужас! - не до­считался одного. Где же он?
Озирается вокруг Ахмед, шарит взглядом по пустыне, но верблюда как не бы­вало! Что делать? Ахмед вместе с верблюдами направляется к ближайшей деревне, маячившей на песчаном горизонте.
На окраине деревни повстречалась Ахмеду старая женщина. И Ахмед вежли­во обратился к ней:
- О добрая женщина! Пропал у меня верблюд. Такой высокий, такой двугор­бый... Случайно не видела ты его?
- Мало у меня своих забот?! - сердито проворчала старуха. - Вот мой забияка петух куда-то исчез. Хожу-хожу и никак не найду. Давай сначала петуха поищем, а потом твоего верблюда.
Ахмед промолчал и пошел дальше своей дорогой. Привел верблюдов к сельско­му старосте, оставил их на время у него и зашагал дальше.
На другом конце деревни увидел Ахмед мужчину. Сидел тот мужчина на кор­точках у мешка с зерном
и старательно шарил рукою по земле. А вдоль дороги тянулась золотистая струйка: это было зерно, которое высыпалось из прохудившегося мешка.
-Дружище, - сказал Ахмед с поклоном, - верблюда я потерял, такого высоко­го, такого двугорбого. Случайно не видел его?
- У меня голова идет кругом, - сказал раздраженно мужчина. - Тут мешок по­рвался, зерно сыплется. Дети мои могут без куска хлеба остаться. Хотел было за­шить, да иголку потерял... А ты - со своим верблюдом!.. Может, сначала иголку по­ищем?
"Не  в своем уме эти люди", - сказал себе Ахмед и пошел дальше.

И кому бы ни пожаловался он - ему отвечали: ''Неужели нет больших забот? Не хватало еще и о верблюде думать!"
Очень огорчился Ахмед и возвратился в деревню. Сел возле дерева, закрыл лицо руками и предался грустным размышлениям. "Жестокие, бессердечные люди, - говорил он про себя. - Что им чужое горе?!" С тем и задремал. И вот зазвучали в его ушах слова матери: "Не грусти, Ахмед, так уж устроен мир: если
хочешь, чтобы помогли тебе, сначала помоги сам другим. Для них петух и игол­ка то же, что верблюд для тебя..."
Вскочил Ахмед и побежал к старухе.
-Добрая женщина! - кричит. - Петуха своего нашла?
- Нет, не нашла.
-Давай искать вместе!
Пошли они на поиски вдвоем. Весь остаток дня проходили, обшарили все угол­ки, да ни с чем вернулись. Вдруг старушка завопила:
- Вот он, мой забияка, вот он, милый, бравый петух!
Кинулся Ахмед к петуху, а петух - на стену. Ахмед на стену, а петух слетел на землю и - давай бог ноги! Петух, впереди, а за ним Ахмед... Так и бегут... Вот уж и деревня далеко осталась. И вдруг - откуда ни возьмись! - верблюд: лежит себе за песчаным бугорком, спокойно жует себе сухую траву.
Радости Ахмеда не было предела; вошел он в деревню, как великий победитель: в одной руке у него - петух, а в другой - веревка, к концу которой привязан верблюд.


Ереван, 1938

Перевод А. Макинцян

 

 

Содержание | Начало страницы


СЛУГА СИМОН


Эта история случилась очень давно.
В одном знакомом мне семействе был слуга по имени Симон. Он служил у них много лет, им были довольны, и он, вроде бы, тоже был доволен. И вдруг в один прекрасный день заявился он к хозяйке и говорит:
- Ханум, вы уж не сердитесь, я решил домой уйти, в наше село. Спасибо вам за все, а только больше служить не хочу.
- Что это вдруг, Симон-джан? - удивилась хозяйка. - Мы ведь всегда к тебе хо­рошо относились. Вон сколько лет ты у нас, мы привыкли друг к другу. Что же та­кое случилось, скажи прямо? Мало платим - прибавим. Только оставайся.
- Нет, ханум-джан, знаю, что ты ко мне всегда хорошо относилась и платой не обижала. Только хочется мне обратно домой, хоть на время, через месяц-другой на­зад вернусь.
- Ну что хорошего в деревне? - Симон молчит. - И потом, ты так и не сказал почему все-таки уходишь?
- Ханум-джан, если хочешь знать правду - скажу, - решительно начал Симон. - Хочу уйти, чтобы своего имени не слышать. Пусть уши отдохнут. А то что за жизнь - рехнуться можно. Каждый день только и слышу: "Симон, ставь самовар, живо, живо!" Ставлю самовар, раздуваю огонь, вдруг: "Симо-о-он! Вычисти туфли хозяину, побыстрей...". Бегу, хватаю туфли, чищу. Вдруг: "Симо-о-он, беги за фаэ­тоном, барышне ехать надо!" Бегу за фаэтоном, а самовар брошен, туфли недочи-щены. Привел фаэтон, а самовар весь выкипел, снова водой заливай, уголь закла­дывай. Одной рукой самовар раздуваю, другой-туфли чищу. И снова: "Эй, Симон, где же чай, во рту пересохло! Сбегай-ка за лимоном, да поскорей". А тут хозяин кричит: "Эй, Симон, туфли тебе велели почистить- не комнату. Битый час прошел. Я тороплюсь, шевелись!"
Не успел туфли дочистить - звонок. "Симон, открой!". И молодой барин кри­чит: "Симон, слетай за папиросами, ну-ка, поживей!" Как мне тут с ума не сойти, ханум-джан? Весь день только и слышу:

Симон, скорей,
Симон, спеши,
Симон, ступай,

Симон, неси,
Симон, открой,
Симон, закрой

Симон, беги,

Симон, лети,
  Симон, поставь,
Симон, возьми,
Симон! Симон!..
     Опять: Симо-о-он!

  Даже во сне это имя мучит меня - спать не могу. А когда дома никого нет, сте­ны и те кричат: "Симон, Симо-о-он!"
Имя мое ненавистно мне, как бельмо в глазу. Бесит меня, изводит меня. Хоть на край света беги, только бы этого проклятого имени не слышать.
Нет, ханум-джан, сил моих больше нет. Очень прошу, позволь уйти домой, пусть хоть месяц-другой уши отдохнут. Потом опять вернусь. Слово даю...


1934

Перевод Г. Гулиа

 

 

Содержание | Начало страницы

1 2